Planeta curata

ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ И.П. ПАВЛОВА

Учитель: Тебя как учат? По Птолемею и Аристотелю? Ну-ка, расскажи.
Ломоносов: В центре Вселенной нашей лежит Земля, а вокруг обращаются сферы. Все же остальные разнообразные теории мира Тихо Браге, Декарта, Картезиуса и Коперника суть богомерзкие заблуждения, лишены всякого прочного основания и преступны.
Учитель: Так я вот что тебе скажу. Птолемей и Аристотель неправы, а правы как раз они, богомерзкие. Земля наша вокруг Солнца обращается, так считаю.
Ломоносов: Тарас Васильевич, а что значит "вы считаете"?
Вы в это верите или вы это знаете?
Учитель: Тебя на мякине не проведёшь, разницу уже понимаешь. Так вот, "считаю" — значит "верю, потому что знаю". И Бруно тот неистовый тоже знал. Сгорать — так уж за знание, а не за тупое бормотание нудное. Ну, а насчёт Земли вращения поверил мне?
 Ломоносов: Не поверил. Думать буду!
Учитель: Ну, думай, думай. Ничего, ты додумаешься!"

Диалог сидящего в карцере студента Славяно-Греко-Латинской Академии М.В. Ломоносова и учителя Т.В. Постникова
(из фильма М.В. Ломоносов)

Удивительное дело: один из самых выдающихся русских учёных с мировым именем со званием «старейшины физиологов мира», чего не удостаивался ни один биолог мира, лауреат Нобелевской премии, известный любому старшекласснику благодаря открытым им условным рефлексам, тем не менее, как личность остаётся неизвестным массам, видимо, по причине широкой известности его открытий, затмевающих его самого. А ведь жизненный путь этого необыкновенного человека, его подход к работе и самоотверженность в общем деле представляют собой не меньшую ценность. В данной статье мы попробуем восстановить справедливость и познакомить читателя с жизнью этого великого человека(1).

14 сентября 1849 года в Рязани в семье священнослужителя Петра Дмитриевича Павлова и Варвары Ивановны Павловой, урождённой Успенской, родился сын Иван. Павловы жили на окраине Рязани в деревянном одноэтажном доме, возле которого был сад. Пётр Дмитриевич любил работать в саду и в огороде и с малых лет приучал к этому своих детей. Иван Петрович Павлов сохранил эту привязанность к земле на всю жизнь: сам копал грядки, сажал овощи, ухаживал за деревьями и цветами и говорил, что если бы не стал физиологом, то обязательно бы стал фермером — настолько сильно его тянуло к земле. Следует сказать, что в трудные послереволюционные годы, когда его лаборатория испытывала большую нужду и не хватало денег на продукты, Иван Петрович вскапывал прилегающий к лаборатории участок и выращивал на нём картошку, морковь и т.д. и тем самым спасал от голода сотрудников. Иван Петрович вообще был приучен к физическому труду: в детстве ему приходилось и сено косить, и колоть дрова, и печи топить (что он также впоследствии делал непременно сам(2)), — и испытывал в нём большую потребность, рассматривая его как возможность отдохнуть от напряжённого умственного труда.

 

Дом, в котором родился Иван Петрович Павлов в г. Переяславль Рязанской области. Сегодня в нем музей великого физиолога

 

Среди ребяческих забав будущего физиолога была игра в городки на «плацу», находящемся за домом пустыре, и кулачные бои, в которых стенка на стенку сходились городские ребята против деревенских. Участие в кулачных боях было делом чести: уклониста называли трусом, но никто из троих братьев Павловых таковым не был. Любовь к игре в городки сохранилась у Ивана Петровича на всю жизнь: в 75 лет он получил от своих сотрудников диплом «мастера городкового цеха», как бессменный глава институтской команды. Вообще Павлов до конца жизни не утратил способности непосредственно по-детски веселиться, и она помогала ему, несмотря на преклонные годы, оставаться молодым(3).

 

Ученый-физиолог Иван Петрович Павлов (второй справа) с игроками в городки. 1910-е годы / Фото: ПРЕДОСТАВЛЕНО М. ЗОЛОТАРЕВЫ

 

В детстве случалось Ивану Петровичу и проказничать. Так однажды ночью они с друзьями запустили с колокольни бумажного змея с горящими «дьявольскими глазами», как скажут потом перепуганные жители округи, после чего отец Пётр Дмитриевич удостоился визита городового. Дело уладили, отец отругал сыновей, но когда гнев прошёл, он поразмыслил над причиной такого баловства и решил соорудить в саду около дома трапецию, кольца, лестницу и брусья для занятия гимнастикой, чтобы «лишняя» сила в пользу шла, а не в баловство. Впоследствии гимнастика станет для Ивана Петровича обязательным элементом самодисциплины и поддержания физической формы: каждый день начинался с зарядки, а уже будучи руководителем лаборатории каждый вторник после обеда Иван Петрович вместе с сотрудниками и единомышленниками направлялся в спортивный зал.

Кроме любви к земле и физическому труду, отец Пётр Дмитриевич привил детям любовь к книге. Интересно, что поначалу дети испытывали трудности с чтением по буквам и слогам, тогда отец стал учить их прямо по книге. Этой книгой были басни И.А. Крылова. Иван Петрович, став академиком, не расставался с ней: она лежала у него на письменном столе и никому, даже по причине уборки не разрешалось перекладывать её на другое место(4). В доме отца была обширная библиотека, и среди прочего в ней была книга Г.Г. Льюиса «Физиология обыденной жизни», в которой красочно при помощи метафор и сравнений с химической фабрикой или лабораторией описывалась работа желудка: как попавшие в него продукты превращаются в строительный материал и источник энергии для нашего тела. Иван Петрович, будучи старшеклассником, прочёл её дважды, как советовал отец поступать с каждой книгой, и она крепко запала ему в душу: впоследствии, уже став знаменитым физиологом, он мог цитировать из неё на память целые страницы.

После четырёх классов Рязанского духовного училища Иван Петрович вместе с братом Дмитрием поступили в Рязанскую духовную семинарию, которая к тому времени давала превосходное всестороннее образование, не ограничиваясь знаниями священного писания, церковной истории. Здесь изучали логику, психологию, педагогику, философию (!), историю, русскую словесность, литературу и даже физику и математику! Что касается языков, то кроме латыни и древнегреческого, семинаристы изучали французский и немецкий. Кроме того, семинаристы писали сочинения на вольные темы, чтобы развить способности к рассуждению и свободному изложению мыслей. И, конечно же, устраивались дискуссии на разные темы, и Иван Петрович особенно преуспел в искусстве ведения споров. Следует сказать, что семинаристы имели доступ к различной вольнодумной литературе, в том числе к таким произведениям, как статьи Д.И. Писарева о естествознании, которое держит в руках ключ к познанию мира, роману Н.Г. Чернышевского «Что делать?», а также к статье И.М. Сеченова «Рефлексы головного мозга». Семинарист Иван Петрович буквально заболел «рефлексами», которые, по мнению автора, пронизывали всю человеческую деятельность, начиная с простейших механических движений тела и заканчивая тонкими психологическими переживаниями. Иван Петрович соорудил микроскоп из старых отцовских часов и частенько стал захаживать в подвал к семинарскому медику. Хотя юный Павлов пытался сочинять стихи и даже мечтал показать их бывшему вице-губернатору Рязани известному писателю Салтыкову-Щедрину, но свою позицию относительно поэзии будущий поклонник фактов определил чётко: в сочинении на тему — поэзия не есть ли одно безделье, когда она в своих картинах и образах не следует действительности в том виде, какая она есть на самом деле, — он категорично заявлял: «Да, такая поэзия — безделье, потому что, как всякое безделье, она не приносит никакой пользы, а даже способна принести вред… Пользу могут принести лишь естественные науки». Однако кульминацией вольнодумства семинариста Ивана Павлова стал диспут на тему присутствия в душе закона человеческого, причём на диспуте присутствовал сам архиепископ. После того, как противник Павлова заключил, что душа, как сущность, независима от тела, и не подчиняется физическим законам, Иван Петрович категорически стал утверждать, что по последним данным науки всё обусловлено рефлексами, а сама душа есть не что иное, как рефлекс, а всё духовное есть земное. Руководство семинарии было потрясено, услышав такие речи из уст будущего священнослужителя, и было решено сообщить об этом отцу Ивана Петровича. Отец был очень удивлён и огорчён, когда узнал о намерении сына изучать естественные науки вместо богословия, но возражать не стал. Иван Петрович решил учиться в Петербурге, так как там жил автор так любимых им «рефлексов» — И.М. Сеченов. Родители снарядили сына в дорогу, а мать, как благословление и оберег, положи ему в корзину полотенце с собственноручной вышивкой: «Кто прям, тот упрям».

 

Второй справа в нижнем ряду - молодой Павлов

Молодой Иван Петрович принял решение поступить сначала на юридический факультет, так как при поступлении на него не нужно было сдавать математику, а уже когда был зачислен, то подал второе прошение на зачисление его на физико-математический факультет по естественному отделению. На следующий год его младший брат Дмитрий также прибегнул к хитрости старшего брата, но когда через год появился ещё один Павлов — самый младший брат, Пётр — ректор наотрез отказался переводить его с юридического факультета на физико-математический без соответствующих экзаменов, но у младшего с математикой было всё в порядке и, сдав экзамены, он благополучно присоединился к старшим братьям(5). Среди преподавательского состава были прославленные учёные: Д.И. Менделеев читал лекции по химии, А.М Бутлеров читал лекции по органике, И.М. Сеченов, хотя и не входил в преподавательский состав, так как за свою книгу о «рефлексах» был отлучён от преподавания, работал в лабораторном корпусе университета, ставил опыты, где его, несомненно, видел его молодой почитатель и заочный ученик(6). Среди студентов также было много ярких личностей. Почти в те же годы в Петербургском университете учились будущий знаменитый почвовед В. Докучаев, будущий изобретатель радио А. Попов, ставший выдающимся математиком А. Ляпунов, будущий ботаник И. Бородин, будущий сподвижник Павлова физиолог Н. Введенский и будущий научный противник Павлова невролог В. Бехтерев.

С одной стороны, совместное проживание с родными людьми в новом месте имеет много преимуществ: легче происходит привыкание к другому образу жизни, так как новым, особенно жестоким реалиям противопоставляется мощная незыблемая основа семейных ценностей, каждый раз при виде родного лица невольно воссоздаётся атмосфера спокойствия, уверенности, счастья, которое испытывал каждый ребёнок в нормальной семье. Это особенно было важно для бывших семинаристов и выходцев из провинциального города. Многие из них своё ревностное увлечение естественными науками должны были доказать отречением от той картины мира, которая была привита православием, и в первую очередь это касалось отрицания существования души. Разумеется, никакого публичного отречения не было, многие даже не осознавали причины своего нервного состояния и, каждодневно разрезая лягушек и других подопытных животных, самим себе не задавали вопроса: «В чём суть вещей? Есть ли за каждой клеточкой, протоплазмой нечто другое, оформляющее эту материю? Есть ли душа?». Два рязанских товарища Ивана Петровича не выдержали: один сошёл с ума, а другой по рекомендации психиатра перевёлся на гуманитарный факультет.

Однако для некоторых студентов был и другой способ выхода из этого психологического и духовного кризиса: в синтезе науки и веры. Разрезая животных или трупы, проникая при помощи микроскопа в тайны строения существ и мира, такой человек осознавал необъяснимое простым случаем или механикой совершенство форм и ещё больше утверждался в своей вере, как бы переводя её на более высокий план сознания. Этим путём шли другие младшие или старшие современники Павлова: физиолог международного масштаба Ухтомский, математик и физик священник П. Флоренский, написавший книгу «Столп или Утверждение Истины», епископ Лука, который даже во время советской власти перед каждой операцией обязательно служил молебен за здравие пациента, а власти закрывали на это глаза, так как многие были обязаны ему жизнью(7). И в наше время у врачей остаются эти два пути: врач либо становится циником, либо верующим, причём последнее не обязательно означает принадлежность к какому-то традиционному направлению или секте, а просто веру в Высшее.

С другой стороны, совместное проживание с родными в новом месте обостряет скрытые противоречия и выявляет несходство характеров. У Ивана Петровича на этой почве обострились отношения с братом Дмитрием, у которого был весёлый характер и который любил шутки, гостей, застолья. «Мне кажется, что основной целью молодости, — скажет он потом, — должно было приучить себя думать. Думать  — это упорно исследовать предмет, иметь его в виду и ныне, и завтра, писать, говорить, спорить о нём, подходить к нему с одной и другой стороны, собрать все доводы в ползу того или другого мнения о нём, устранить все возражения, признать пробелы там, где они есть, короче — испытать радость и горе серьёзного умственного напряжения, умственного труда. Только действуя теперь, в молодости, ты никогда впоследствии не согласишься расстаться с этими ощущениями, променять их на что-нибудь, только тогда умственная потребность окажется действительно неистребимой потребностью»(8). Однако даже из весёлых компаний брата Дмитрия умел Иван Петрович извлечь пользу для себя: он не только слушал разговоры, но старался приучить себя говорить о своём любимом предмете. Иван Петрович вспоминал, что споры начинались по малейшему поводу, и обстановка накалялась до предела. Этот опыт весьма пригодился будущему учёному в отстаивании своей точки зрения от нападок противников.

Приблизительно в это время Павлов составил программу жизни, к которой он чётко определил, чем он будет заниматься, и какие свойства своей натуры ему следует развивать, на чём сосредоточиться и что не представляет для него никакой ценности. Но несмотря на составленный план и чёткое представление о своих задачах, случалось ему и хандрить, и тогда только самые близкие слышали его «нытьё». Самым близким другом для него оказалась студентка женских педагогических курсов Серафима Васильевна Карчевская. Она неизменно подбадривала его в такие минуты. После окончания курсов она уехала преподавать в сельской школе, и Иван Петрович изливал ей в письмах свои наболевшие думы. Основной темой писем является совместное самосовершенствование. Ниже мы процитируем достаточно большой отрывок из письма Ивана Петровича к Серафиме Васильевне, который как нельзя лучше передаёт намерения Ивана Петровича.

 

Серафима Васильевна Карчевская и Павлов.

«Милая, верю, что тебе, как и всем далеко, далеко до идеала (ой, не оскорбись! Чувство собственного достоинства того и жди заворчит. На него полагаться плохо: привередливо, каналья!). Разве я говорил о тебе когда, что ты закончена, что из ума и сердца своего сделала употребление — и большего желать и искать нечего? Я мог бы много насказать тебе, чего тебе недостаёт, составляет твои недостатки — и я постепенно сделаю это. И таким образом я дам тебе доказательство реальное, что я вовсе не слеп по отношению к тебе. Но тем более ты должна поверить, что я никогда не откажусь от своего беспристрастного (ведь я же не сплошь восхищаюсь тобой) взгляда на твой ум, на твоё сердце, которые, поставленные справедливо, составят хорошее человеческое счастье тебя, меня и всех тех, к кому в жизни мы будем иметь отношение… Не более ли изменюсь и сам в хорошую сторону, имея приятелем, женой близкого человека, которому предстоит ещё такое большое развитие. Ну, что, довольна, убедилась?»

Не каждая женщина способна услышать такую критику своей персоны, и не каждый мужчина может найти в себе смелость указать своей возлюбленной на её недостатки и деликатно, но настойчиво требовать их устранения. Из писем Ивана Петровича видно, что он также не скрывает своих недостатков и предупреждает свою возлюбленную о тех трудностях, которые её ждут, если она станет его женой, но также сообщает ей о решительном намерении избавляться от них и становиться лучше. Нужно сказать, что даже свою меланхолию он ценил как свидетельство неудовлетворённости своим уровнем развития и работой и желанием развития(9). Главной же задачей своей жизни, да и жизни каждого человека, являлось, по его мнению, развитие в себе способности думать. Нам зачастую лишь кажется, полагал он, что мы думаем, даже тогда, когда мы читаем лекции, готовимся к занятиям, читаем лёгкие книги — мы во многом просто механически повторяем чужие мысли, но сами почти ничего не рождаем. И.П. Павлову казалось, что должно быть какое-то другое мерило умственной работы, и он намеревался найти его. Он пытался вырабатывать собственные взгляды по самым разным научным проблемам, даже искал возможность изучать социальные вопросы и психологию человека каким-либо точным научным методом, наподобие тех, что используются в физиологии. Даже в литературе он ценил, в первую очередь, только те произведения, где есть отголоски такого поиска. Не случайно Ф.М. Достоевский пользовался большим уважением Ивана Петровича. Мысль о необходимости найти научные способы изучения человеческой психики прослеживалась в рассуждениях Ивана Карамазова, с которым у Ивана Петровича было много общего. Впрочем, он ценил в Достоевском не только его глубокое проникновение в психологию людей, но «страстную до мучения любовь ко всему, что страдает на земле, желание помочь униженным и оскорблённым, указать им путь к счастью». Для Павлова Фёдор Михайлович был «человеком с душой, которой дано вмещать души других». Иван Петрович и Серафима Васильевна часто ходили на его выступления, и их всегда потрясало, как это маленький, бледный, болезненного вида человек сначала неуверенно начинал своё выступление, но потом преображался в пламенного оратора.

И вот, как ни странно, но именно физиология оказалась тем инструментом, который Иван Петрович решил овладеть, чтобы проникнуть в тайны человеческой психики и понять, как рождаются мысли, научиться стимулировать этот процесс и управлять им. Однако начать суждено было с физиологии пищеварения. В университете курс физиологии читал академик Ф.В. Овсянников, а практическую часть вёл И.Ф. Цион. Последний безупречно проводил опыты на животных; он был блестящим хирургом: мог прооперировать собаку или кролика перед студентами, даже не сняв белоснежных перчаток и не запачкав себя ни каплей крови, а после этого отправиться на бал или на званный вечер. Тогда Иван Петрович понял, что для того, чтобы быть хорошим физиологом, нужно стать отличным хирургом. И он стал первоклассным хирургом. Более того, будучи левшой, он научился отлично оперировать обеими руками. Но и в изучении теории Иван Петрович добился отличных результатов, поскольку был очень требователен к себе и не допускал халтуры: увлёкшись лабораторными работами в университете, в преддверии выпускных экзаменов, он вдруг понял, что не успеет как следует подготовиться, поэтому сам себя оставил на второй год. Руководство разрешило, и через год, сдав все экзамены, Иван Петрович получил звание кандидата естественных наук. Но на этом его учёба не закончилась. Ивану Петровичу хотелось получить право занять кафедру физиологии, а звание кандидата естественных наук не позволяло ему сделать этого, поэтому он поступил на третий курс Медико-хирургической академии. Однако и после сдачи 27 выпускных экзаменов, даже защитив докторскую диссертацию, Иван Петрович, тем не менее, не смог получить кафедру в Петербурге, как желал. И вот только в 1890 г. ему была предложена должность профессора кафедры фармакологии в Медико-хирургической академии. Только на 41-м году жизни он наконец-то стал достаточно обеспеченным, чтобы содержать лабораторию.

 

П. Павлов в своей лаборатории, 1913 г

Сначала в лаборатории Павлова не было даже самого элементарного оборудования: приходилось применять свою крестьянскую смекалку, чтобы мастерить простейшие приборы; В лаборатории было всего две комнаты: в одной была операционная, в другой находились выздоравливающие животные. Павлову помогали два-три сотрудника и человек, который смотрел за собаками. Впервые в истории оперирования собак И.П. Павлов стал использовать противовоспалительные препараты, которые только начали применять для операций на людях. Это позволило гораздо быстрее выхаживать собак и возвращать их к обычному образу жизни. Благодаря этому Павлов смог перейти к так называемым «хроническим» опытам, в отличие от «острых», которые использовались до него. За прооперированными животными велись наблюдения не на операционном столе и под наркозом, как раньше, а в течение многих недель спокойной и нормальной жизни. И.П. Павлов проводил исследования в тех областях, которые в его время оставались непознанными, — никто не имел чёткого представления о работе желудка, кишечника, печени, так как за их работой нельзя было наблюдать снаружи. Иван Петрович отчаянно искал пути решения этой проблемы. И здесь на память ему пришла книга Г.Г. Льюиса, которую он прочитал ещё в семинарии. В ней был описан случай, когда у раненого в живот человека рана срослась неправильно: оболочка желудка приросла к краю кожи, и образовалось отверстие, через которое было видно, что делается внутри желудка. До И.П. Павлова физиологи проделывали такое «окошко» в желудках подопытных собак, но пища, попадавшая туда, мешала им изучать желудочный сок. Павлов проделал два «окошка»: одно в желудке, другое в пищеводе. Пища, которой кормили собаку, вываливалась из пищевода, желудок всё равно вырабатывал сок, так как сигнал о пище был получен. И.П. Павлов и его сотрудники изучали, как меняется состав желудочного сока в зависимости от пищи. Впервые было установлено, что работа желудка зависит не от механического раздражения попавшей в него пищи, а от нервной системы. Если перерезались идущие к желудку нервы, то сок не вырабатывался.

Были, конечно, и те, кто скептически относился к «мнимому кормлению» собак, утверждавшие, что при настоящем кормлении происходят совсем другие процессы. В лаборатории европейского учёного Р. Гейденгайна из желудка собаки выкроили изолированный мешочек, в который не попадала пища, но все процессы шли в нём, как и в большом. Павлов понял, что при перекройке желудка были перерезаны нервные связи, поэтому сок вырабатывался другой, а не потому, что в мешочек не попадает пища. И.П. Павлов после многих неудачных попыток («кто прям, тот упрям») смог, наконец, выкроить желудочек, не перерезая соединяющие его нервы. Пёс Дружок доказал правоту Павлова и прославил его на весь мир. Это был настоящий триумф: Павлова приглашали прочитать лекции перед коллегами, их тут же издали на средства академии, перевели на многие европейские языки. К И.П. Павлову приезжали представители Нобелевского комитета, и в 1904 г. его пригласили в Стокгольм, где сам король Швеции вручил ему золотую медаль и денежный чек на 75 тысяч рублей.

 

Но вот неожиданно для всех Павлов резко поменял направление своей деятельности и перешёл к изучению психики. Как физиолог может заниматься психологией? Многие скептически отнеслись к намерению Ивана Петровича. Но он был неумолим. Почему у собаки уже текут слюнки, когда она слышит, как служитель гремит миской за дверью? Это слюноотделение Иван Петрович называл «психическим». Пища действует не на рот, а на глаза, нос и уши. Как вызывается слюна? Слуховые или зрительные впечатления совпадают с возбуждением слюнного центра от пищи, попавшей в рот. При этом прокладывается нейронная связь от зрительного или слухового центра к слюнному. Тогда если перед приёмом пищи включать лампочку или давать звонок, то эти раздражители будут сами по себе вызывать у собаки выделение слюны, даже если при этом она не видит и не чует носом пищу. Павлов назвал эти рефлексы — в отличие от простых, механических, — «условными», которые уже в наше время стали неизменно ассоциироваться с его именем.

Конечно, у И.П. Павлова были не только восторженные почитатели, но и те, кто бездумно критиковал его за якобы безжалостное отношение к собакам. В газетах появлялись злобные статьи, и к Ивану Петровичу однажды пожаловала даже председательница Российского общества покровительства животным, чтобы лично убедиться, что в лаборатории не мучают животных. Баронесса Мейендорф была потрясена, увидев, как её встречает какой-то простой мужик в рубахе-косоворотке и явно брюках не по размеру, как-то быстро и несолидно разговаривающий, употребляющий вульгарные словечки («брюхо» вместо «живот»). Увидев перебинтованных собак и операционную, она, закутанная в меха убитых животных, исполнилась глубочайшего сострадания к первым и, позабыв о вторых, написала гневное письмо на имя военного министра о бесполезности и вредности опытов Павловской лаборатории для науки и о необходимости свести их до минимума и поставить их под строгий контроль руководимого ею общества. Военный министр поручил Военно-медицинской академии дать заключение конференции. В последнюю вошёл также и Иван Петрович. В ответе конференции чувствуется возмущение Ивана Петровича невежеством и ханжеством обывателей. В нём было сказано: «Нужно не иметь ни капли совести, чтобы, одеваясь в меха и перья, ежедневно поедая всевозможных животных и птиц, разъезжая на холощёных лошадях, участвуя в охотах, словом, принося страдания и гибель тысячам живых существ для удовлетворения своих прихотей, в то же время упрекать учёных в страданиях, которые они, причиняют животным во имя науки...»(10). Кроме того, Иван Петрович к докладу комиссии приписал своё собственное мнение: «Когда я приступаю к опыту, связанному в конце с гибелью животного, я испытываю тяжёлое чувство сожаления, что прерываю ликующую жизнь, что являюсь палачом живого существа. Когда я режу, разрушаю живое животное, я слышу в себе едкий упрёк, что грубой рукой ломаю невыразимо художественный организм. Но это я переношу в интересах истины, для пользы людям. А меня, мою вивисекционную деятельность предлагают поставить под чей-то постоянный контроль. Вместе с тем, истребление, конечно, мучение животных только ради удовольствия и множества пустых прихотей остаются без должного внимания. Тогда в негодовании и с глубоким убеждением я говорю себе и позволяю сказать другим: нет, это — не высокое и благородное чувство жалости к страданиям всего живого и чувствующего; это — одно из плохо замаскированных проявлений вечной вражды в борьбе невежества против науки, тьмы против света»(11).

Действительно, Иван Петрович очень любил своих собак, даже писал им письма! Если нужно было оперировать любимую собаку, Иван Петрович не мог делать это сам и поручал это ассистентам. По инициативе Павлова перед зданием института был поставлен памятник собаке, и на одном из барельефов у подножия Иван Петрович попросил написать составленную им надпись: «Пусть собака, помощник и друг человека с доисторических времён, приносится в жертву науке, но наше достоинство обязывает нас, чтобы это происходило непременно и всегда без ненужного мучительства. И.П. Павлов». После смерти Ивана Петровича в научном городке, который возник на основе института, поставили памятник обоим: великому учёному и его четвероногому другу.

Весьма интересно отношение И.П. Павлова к модному увлечению того времени — спиритизму. Однажды он был приглашён на один из спиритических сеансов своим покровителем, принцем А.П. Ольденбургским. Принц был известным меценатом и человеком разных увлечений, одним из которых было развитие здравоохранения в Петербурге. Принц, знавший знаменитого Луи Пастера лично и знакомый с его успешными методами борьбы с бешенством, пожелал заиметь у себя в Петербурге свой институт экспериментальной медицины, аналогичный пастеровскому, на строительство которого он отвёл свой дачный участок и пригласил туда И.П. Павлова. Наверное, И.П. Павлову приходилось считаться и с другими прихотями принца, одной из которых было увлечение вышеупомянутым спиритизмом, поэтому Иван Петрович согласился поучаствовать в этом сеансе, хотя сначала долго отнекивался (своим сотрудникам он не раз говорил, что такими вещами занимаются главным образом праздные и нервные люди). Что ж, любитель точных методов и фактов и здесь остался верным своим принципам. Перед сеансом Иван Петрович выбрал из собравшихся молодого человека атлетического сложения и попросил его помочь ему раскусить спирита. И.П. Павлов и молодой человек уселись по обе стороны «духовной особы», и как только начался сеанс, они оба ухватили спирита за руки, чтобы он ничего не мог сделать. Никакого чуда во время сеанса не произошло: хотя спирит оборвал все манжеты у Ивана Петровича и у молодого человека, они не выпустили его рук. Сам спирит заявил, что сеанс не удался, так как кто-то оказывал на него сильное духовное противодействие, на что Иван Петрович с усмешкой ответил: «Какое, батенька, духовное противодействие, физическое — да», и указал на свои манжеты и манжеты молодого человека. После этого принц А.П. Ольденбургский перестал приглашать И.П. Павлова на спиритические сеансы.

 

1936 год. Репродукция

 

Следует сказать об отношении И.П. Павлова к деньгам. Вот несколько фактов из жизни лауреата Нобелевской премии, показывающих его полное равнодушие к ним. Он никогда не стремился к роскоши, даже карманных денег никогда не держал, всю одежду почти насильно ему покупала жена. Когда один из его старых приятелей предложил вложить часть полученной Иваном Петровичем Нобелевской премии в биржевые акции, это вызвало ярый гнев у великого учёного. Возмущению Ивана Петровича не было предела: «Эти деньги я заработал непрестанным научным трудом, а наука никогда не имела и не будет иметь ничего общего с биржей»(12), — кричал и топал он на приятеля-предпринимателя. А когда в послевоенные годы лаборатория И.П. Павлова переживала трудные времена и правительство, чтобы как-то выделить Ивана Петровича из общей массы, предложило увеличить ему паёк, он отказался, не желая выделяться от рядовых сотрудников, которые не могли рассчитывать на увеличение пайка.

Павлов был живым, пылким оратором и замечательным лектором, но он был не из тех лекторов, которые настолько увлекаются и увлекают слушателей, что не дают им возможности высказаться, — его лекции были больше похожи на беседы. Он часто прерывал свою речь и спрашивал студента: «А вы как думаете?» — и искренне радовался, когда получал хороший ответ, и огорчался, когда студент отвечал невпопад: «Эх, — сокрушался он, — русский человек, а думать не умеет». В нём не было ни следа догматики: он будил в студентах мысль, а сопротивление и возражение только радовали его(13).

 

За теорию рефлексов Павлов был первым кандидатом на получение второй Нобелевской премии.

Перед беседой студентам демонстрировали опыт на собаке, чтобы учащиеся видели факты — «упрямые вещи», как говорил И.П.Павлов. Сам Иван Петрович сидел в вольтеровском кресле и наблюдал за опытом, а студенты располагались на резко возвышающихся по уровням скамьях в аудитории-амфитеатре(14). Речь Ивана Петровича была простой и колоритной: он не только не скрывал, что родом из Рязани, но и гордился этим. «Извольте проделать это своеручно и своеглазно, сударь мой», — так И.П. Павлов делал выговор нерадивым сотрудникам. «Насматривайтесь!» — говорил он студентам, показывая опыт. На павловских лекциях аудитория всегда была доотказа забита студентами, и даже когда в дни кончины и похорон Л.Н. Толстого студенты академии, поддерживая требования писателя об отмене смертной казни, три дня не являлись на занятия, лекции Ивана Петровича были исключением(15). Кроме физиологии, Иван Петрович мог говорить со студентами и на другие темы. У каждого преподавателя академии была вступительная лекция, посвящённая не своему предмету, а общим жизненным вопросам. У И.П. Павлова лекция называлась «О рабстве и барстве», в которой он призывал студентов не гнушаться ежедневной черновой работы в науке — не быть барином, иначе наступит ненавистные ему леность мысли и рабство духа. В лекции он обязательно советовал мыслить конкретно, на основании настоящих фактов: «Слова, батенька, словами и остаются — пустые звуки. Вы давайте факты, это будет материал ценный», — говорил он.

Другой интересной публичной лекцией И.П. Павлова была лекция «Об уме». Иван Петрович начинал её с указания на «величайшую заповедь, завещанную классическим миром последующему человечеству» — «познай самого себя». Под «собой» И.П. Павлов понимал ум, познающий в свою очередь действительность. От правильной работы первого зависит, насколько верно мы воспринимаем и понимаем последнюю. Но действительность даёт нам самые разнообразные, хаотичные впечатления, поэтому первым необходимым качеством ума является сосредоточение мысли на определённом вопросе, предмете. Следующей чертой ума должна быть абсолютная свобода мысли, готовность отказаться от всего, во что мы верим, если факты убеждают нас в ложности предмета нашей веры. Под свободой ума И.П. Павлов понимал также и раскрепощённость мысли, свободу фантазии, которая позволяет учёному делать самые неожиданные предположения. Однако наши фантазии должны ограничиваться другой чертой ума — наиполнейшим беспристрастием мысли, что позволит нам отказаться от самой любимой идеи, если она противоречит фактам. Следующей необходимой чертой ума исследователя является способность временно закрывать глаза на детали, мешающие продвижению работы. Далее, ум должен осознавать, что он что-то не понимает и честно признаваться в этом. Это свойство непосредственно связано с другим не менее важным — «ревностью ума к истине, ревностью, которая не позволяет сказать, что всё уже исчерпано и больше незачем работать». И последняя черта ума — это смирение, скромность мысли. Великие учёные не должны кичиться своими открытиями(16).

Сам Иван Петрович своим отношением к работе доказывал, что его мысли и слова не расходятся с делом. Каждый день, когда не было лекций, в девять часов утра он стремительно «влетал» в лабораторию и как динамо-машина приводил в движение всех сотрудников, заражая их своей энергией и энтузиазмом. Весь рабочий день проходил в высоком темпе, но ровно в половине шестого Иван Петрович заканчивал работу и шёл домой пешком. Для сотрудников было честью сопровождать его, и по дороге они обсуждали и решали самые разнообразные вопросы. Дома Иван Петрович обедал, отдыхал полтора часа и вновь направлялся, но уже в другую лабораторию, оставаясь там до полуночи. Возвращался домой, когда уже все спали, и ужинал. В праздники Иван Петрович работал только до обеда. И так каждый день, невзирая на самочувствие или плохое настроение. Попасть в лабораторию к Павлову можно было запросто, но вот остаться работать в ней могли только дисциплинированные и требовательные к себе сотрудники. Иван Петрович был крут на расправу: однажды видели, как он с кием в руках гнался за одним из ассистентов, застав его за игрой на бильярде во время работы. Однажды одна сотрудница не пришла на работу из-за религиозного праздника, а Иван Петрович поинтересовался, чем она занималась дома. Сотрудница ответила, что ездила за город, каталась на лодке. Возмущённый Иван Петрович сказал: «Так вы бы так и говорили, что вам хотелось этого удовольствия, а не валили бы на Духов день, который для нас, физиологов, не должен отличаться от всех других дней». На мелкие просчёты и несобранность сотрудников Иван Петрович мог брюзжать или ворчать, сохраняя при этом доброжелательность, но из-за серьёзных промахов мог и не на шутку гневаться: кричал, потрясая кулаками и темнея лицом, потом уходил в кабинет, хлопнув дверью. Однако зла Иван Петрович никогда не держал, даже если человек сам был виноват. Как-то один раз его помощник при подготовке собаки к демонстрации забыл снять зажим с вены. Иван Петрович терпеть не мог задержек и сам рванул зажим, порвав вену и испортив опыт. В ответ на язвительные замечания Павлова, сотрудник возразил, что в провале опыта виноват и Иван Петрович, что возмутило последнего. «Что-о? — закричал Павлов. — Да я после всего этого нахожу, милостивый государь, ваше присутствие здесь лишённым всякого смысла!» Сотрудник согласился с этим и отправился домой, уверенный, что на этом его работа в лаборатории закончилась. Однако в тот же день, спустя некоторое время, ему принесли записку от Ивана Петровича: «Брань — делу не помеха. Приходите завтра ставить опыт»(17). Сотрудники прощали Ивану Петровичу его вспышки гнева, зная, что он болеет за общее дело, а в том, что у них было общее дело, никто не сомневался. Каждый сотрудник знал, чем занимается сосед и какие у него успехи: ни у кого не было никаких секретов. Во многом этому способствовали «дружеские чаепития». Они проводились каждую среду в лаборатории. Иван Петрович спрашивал каждого сотрудника о новостях в работе и высказывал своё мнение. Это была новая форма научной работы — «коллективное думанье», или то, что впоследствии психологи назовут «мозговым штурмом». При этом Павлов, рассказывая о лабораторных работах, никогда не говорил «я сделал», «я наблюдал», а всегда «мы сделали», «мы наблюдали». Это, конечно, создавало особую атмосферу в работе. Сам Иван Петрович говорил о ней так: «Каждый даёт от себя нечто, а вдыхает её всю»(18). Так зарождалась и крепчала Павловская научная школа. Павловцы выполнили тысячи научных работ, написали сотни диссертаций. Многие из его учеников впоследствии стали академиками(19). Ученики часто приходили к Павлову за советом, поделиться своими открытиями или сомнениями. Но как только ученик созревал для самостоятельной работы, Иван Петрович, как внимательный садовод, «отсаживал» его, так как очень ценил эту самую самостоятельность в научной работе. Так сотрудник, находясь на просторе, а не в тени славы Ивана Петровича, мог развивать могучую крону своих открытий.

Теперь необходимо рассмотреть, пожалуй, самый важный вопрос, который связан с работой И.П. Павлова и его целями. Физиология и открытые им условные рефлексы наглядно и убедительно объясняли ему и его сторонникам процессы высшей нервной деятельности: восприятие, память, мышление, эмоции, переживания и т.д., он как бы вторгался, с одной стороны, в епархию психологов-материалистов, рассматривающих психику как нечто более сложное, нежели простой рефлекс, но вместе с тем отрицающих её отдельное от тела существование, а с другой стороны, — в епархию верующих, в том числе учёных, которые полагали, что все виды человеческой деятельности обусловлены действием неуничтожимой даже после смерти тела души. Выше мы писали уже о многих учёных, современниках И.П. Павлова, которым вера не только не мешала, но и помогала в научной работе. Однако для признававшего только факты И.П. Павлова такие рассуждения были пустой болтовнёй, а тем более неприемлемым для него казалось приписывание собакам человеческих эмоций, например, выражения «собаке неприятно», «она ждёт», «ей надоело», и он язвительно высмеивал за это сотрудников, называя их «душистами» (от слова «душа») или «анимистами», и даже ввёл штрафы для тех, кто употреблял подобные выражения. Однако что скрывалось за этой язвительностью?

И.П. Павлов никогда не был упрямым в отстаивании своей точки зрения вопреки фактам и был готов признать свою неправоту в ранее сделанных утверждениях и ни в коем случае не прикрывался своим авторитетом. Поэтому естественно, что человек, который постоянно сомневался и проверял себя и пока не был уверен в своём открытии не мог заявить о нём публично, — такой человек не мог признавать существования души, которую никто из его коллег не мог ему «своеручно» показать, чтобы Иван Петрович мог «своеглазно наглядеться». Может быть, вся эта язвительность в отношении анимистов была своеобразным методом от противного поиска этой самой души, основы физиологии человека, и просто И.П. Павлову не хватило инструментов, фактов и времени, чтобы её найти и выступить с опровержением своих прежних утверждений? Детские установки не так-то легко сбросить со счетов. И.П. Павлов по-прежнему соблюдал христианские обычаи и ходил в церковь(20), которую, как считали многие его современники, советская власть не сносила благодаря защите И.П. Павлова. Может быть, уйдя от богословия (тезис) к науке как антитезису, Иван Петрович пытался прийти к синтезу, но не успел или не смог? Известны примеры, когда родившиеся в семьях священников будущие знаменитости внешне уходили от религии (М.А. Булгаков) и даже открыто критиковали её (Ф. Ницше), однако исследователи их творчества находят в их произведениях сильное влияние религиозных идей и даже веру в Бога. Верно ли это в отношении И.П. Павлова? Сложно сказать. Когда один из его учеников Е.М. Крепс прямо спросил И.П. Павлова о его вере в Бога, он ответил, что является атеистом со школьной скамьи, но человек не может жить без веры, поэтому он выступает против гонений на церковь, на религию, сам же он верит в прогресс науки, которая устранит, в конце концов, болезни, голод, вражду, и поэтому Бог ему не нужен. Но Иван Петрович стал очень осторожен в своих высказываниях о душе и Боге после того, как невольно стал причиной смерти друга со школьной скамьи, Н.П. Богоявленского. Тот так же, как и И.П. Павлов, ушёл от богословия к медицине. Однажды он приехал к Ивану Петровичу и спросил: «Ты, Иван Петрович, достиг вершин науки, ты постиг работу мозга, вместилища души. Скажи мне, есть ли что-нибудь по «ту сторону»? Что ждёт нас после смерти? Тебе одному я поверю». Иван Петрович в сердцах воскликнул: «Как ты, врач, естествоиспытатель, можешь говорить такие глупости! Умрём, и прах наш подвергнется разложению, распадётся на элементы, из которых мы возникли. Какую тебе ещё загробную жизнь надо?» Друг ничего не сказал, ушёл, а на другой день покончил с собой. Иван Петрович долго укорял себя за то, что отнял у друга веру, а другой веры у друга не было(21).

У читателя может создаться впечатление, что И.П. Павлов только и делал, что работал, работал и работал. Однако это не так. Отдыхал Иван Петрович с не меньшим упоением. Все три месяца лета он не прикасался к делам — давал отдых «условным рефлексам», играл в городки, читал книги, купался (желательно в холодной воде), совершал пешие и велосипедные прогулки, работал в саду. Вообще любовь к земле у него сохранилась с детства на всю жизнь. С ранней весны в доме Павловых появлялись ящики с рассадой. Иван Петрович сам производил обрезку кустов, сам высаживал цветы, сам поливал их, таская воду вёдрами. Очень любил подолгу молча любоваться цветами. Срезанных цветов не признавал, называя их умирающей природой. Эта любовь к садоводству и огородничеству пригодилась Ивану Петровичу в послереволюционные годы, когда в лаборатория испытывала трудные времена. Когда не хватало продуктов в семье, на участке бывшего принца-попечителя возле института Иван Петрович собственноручно вырастил картошку и капусту.

 

Любил всякого рода соревнования. Так, много лет он соревновался в профессором А.С. Фоминцыным, кто больше соберёт грибов, и однажды даже отменил запланированный отъезд в Петербург, когда услыхал, что его соперник собрал рекордное количество грибов. Иван Петрович не унялся, пока не отправился в лес за своим 101-м грибом, после чего, успокоившись, уехал в Петербург. Другим соревнованием, которое он устроил, было прибытие на место в точное время. Когда Иван Петрович уже был академиком, ему предоставили лимузин и шофёра. Иван Петрович втянул шофёра в эту игру: каждый должен был прибыть на условленное место перед институтом ровно в 9.00, ни раньше, ни позже. Шофёр подъёзжал к институту заранее, прятал лимузин за углом, но когда подкатывал к входу в институт, там его уже встречал смеющийся Иван Петрович, опередивший его на несколько секунд.

Иван Петрович сожалел, что не может лепить или рисовать, чтобы благодаря такой работе отдохнуть от «возни в мозгу». Он любил коллекционировать. Сначала это были бабочки (ему привозили даже с Мадагаскара), а потом картины мастеров: И. Репина, В. Сурикова, И. Левитана, А. Васнецова, К. Маковского, В. Серова, многие в подлинниках, любил их внимательно рассматривать, особенно когда болел: просил снять какую-нибудь и поставить на стул рядом с кроватью.

Увлёкся Иван Петрович и астрономией, когда купил детям атлас звёздного неба, да так, что позже в своём научном городке велел установить телескоп на башне самого высокого здания и часто рассматривал звёздное небо.

Кроме отдыха летом, И.П. Павлов отдыхал от работы и в течение недели. Какими бы срочными ни были дела, в «железном» распорядке Ивана Петровича во вторник после обеда была запланирована гимнастика. «Бодрость физическая является необходимым условием умственной энергии. Что за богатое самоощущение, настроение получается во время и после гимнастики!», — говорил он. Он организовал «кружок любителей гимнастики и велосипедной езды», несколько десятков лет был его активным членом и приводил в него своих детей. Иван Петрович присваивал каждому члену «звание» в зависимости от усердия и посещаемости. Самые старательные назывались почётными «столпами», а нерадивые — «щепками» и «хламом». В зале, где они занимались, Иван Петрович неизменно комментировал успехи членов кружка, то «смеясь доупаду», то аплодируя. Правда, никто не обижался на него, так как смеялся он искренне, по-детски. Сам он был отличным гимнастом, но вот при прыжках в высоту иногда делал промахи, тогда весь зал, чтобы поквитаться со своим «столпом» начинал свистеть, поднимая шум и гам. Но Иван Петрович не просто занимался физкультурой в зале, он наблюдал собственный организм, включив его в свои научные исследования. Вообще всё, что делал Иван Петрович — ел, работал, засыпал, просыпался — становилось объектом его исследований. Даже свою смерть он превратил в объект исследования. До последних минут он обсуждал с невропатологом свои собственные ощущения и наблюдения за затухающей деятельностью мозга, и когда в палату вошла медсестра, крикнул: «Не мешайте! Павлову некогда — Павлов умирает!».

 

Памятник на могиле Ивана Петровича Павлова в Санкт-Петербурге

Смерть И.П. Павлова стала для всех неожиданностью. Иван Петрович почти не болел, и только в пожилом возрасте сломал ногу, но быстро восстановил работоспособность, и уже в преклонном возрасте ему удалили камень из желчного пузыря(22). Никто не мог представить, что этот великий учёный умрёт так рано. Ему было 87 лет, он отлично себя чувствовал, и вообще был намерен жить до ста лет, считая старость ошибкой природы — почему в природе всё обновляется, а человеку это не дано? К слову сказать, на Западе его считали умершим ещё ранее, в 1916 г., когда в газетах появилось сообщение о смерти однофамильца Ивана Петровича, и Запад, не вникавший в такие тонкости, принял его за великого физиолога. Сам Иван Петрович встретил известие о своей мнимой смерти со смехом. Встречаясь с учёными на 15-м Международном конгрессе в Ленинграде, председателем которого был он сам, первое, что Иван Петрович сказал им: «Вы уж, наверное, думали, что я умер, а я вот ещё живу и к тому же чувствую себя великолепно, несмотря на то, что перенёс столько всяческих болезней!» Когда И.П. Павлову было 86 лет, все по-прежнему находили его неутомимым, бодрым, кипучая энергия прямо изливалась из него. Для чего он хотел так долго жить? Не ради самой жизни, а ради науки, непременно хотелось самому закончить работы по условным рефлексам. Однако Жизнь распорядилась иначе. И.П. Павлов скончался 27 февраля 1936 г.(23) в Ленинграде от воспаления лёгких. Ранее он перенёс грипп, который дал осложнения, кроме того, несомненно, сказалась и смерть младшего сына в 1935 г. Согласно его завещанию, его похоронили по православному обряду с отпеванием в церкви. Незадолго до смерти И.П. Павлов, чувствуя свою ответственность перед молодыми учёными, которым он должен был передать эстафету научной работы, обратился к ним с открытым письмом. Оно настолько актуально и в наши дни, что мы позволим себе привести его целиком.

«Чтo бы я хотел пожелать молодёжи моей Родины, посвятившей себя науке?
Прежде всего — последовательности. Об этом важнейшем условии плодотворной научной работы я никогда не смогу говорить без волнения. Последовательность, последовательность и последовательность. С самого начала приучите себя к строгой последовательности в накоплении знаний.
Изучите азы науки прежде, чем пытаться взойти на её вершины. Никогда не беритесь за последующее, не усвоив предыдущее. Никогда не пытайтесь прикрыть недостатки своих знаний, хотя бы самыми смелыми догадками и гипотезами. Как бы ни тешил ваш взор своими переливами этот мыльный пузырь — он неизбежно лопнет, и ничего, кроме конфуза, у вас не останется.
Приучите себя к сдержанности и терпению. Научитесь делать чёрную работу в науке. Изучайте, сопоставляйте, накопляйте факты. Как ни совершенно крыло птицы, оно никогда не смогло бы поднять её ввысь, не опираясь на воздух. Факты — это воздух учёного. Без них вы никогда не сможете взлететь. Без них ваши «теории» — пустые потуги.
Но, изучая, экспериментируя, наблюдайте, старайтесь не оставаться у поверхности фактов. Не превращайтесь в архивариусов фактов. Попытайтесь проникнуть в тайну их возникновения. Настойчиво ищите законы, ими управляющие.
Второе  — это скромность. Никогда не думайте, что вы уже всё знаете. И как бы высоко ни оценивали вас, всегда имейте мужество сказать себе: я невежда.
Не давайте гордыне овладеть вами. Из-за неё вы будете упорствовать там, где нужно согласиться, из-за неё вы откажетесь от полезного совета и дружеской помощи, из-за неё вы утратите меру объективности.
В том коллективе, которым мне приходится руководить, всё делает атмосфера. Мы все впряжены в одно общее дело, и каждый двигает его по мере своих сил и возможностей. У нас зачастую не разберёшь — что «моё», а что «твоё», но от этого наше общее дело только выигрывает.
Третье — это страсть. Помните, что наука требует от человека всей его жизни. А если у вас было бы две жизни, то и их бы не хватило вам. Большого напряжения и великой страсти требует наука от человека. Будьте страстны в вашей работе и ваших исканиях.
Наша Родина открывает большие просторы перед учёными, и нужно отдать должное — науку щедро вводят в жизнь в нашей стране. До последней степени щедро.
Что же говорить о положении молодого учёного у нас? Здесь ведь ясно и так. Ему многое даётся, но с него многое и спросится. И для молодёжи, как и для нас, вопрос чести — оправдать те большие упования, которые возлагает на науку наша Родина».

 

Памятник академику Ивану Петровичу Павлову и собаке в поселке Колтуши, расположеном в 10 километрах на восток от Санкт-Петербурга и знаменитом, в первую очередь, благодаря Институту физиологии академии наук имени И.П.Павлова и научному городку при нем.

Это письмо нашло глубокий отклик в сердцах его учеников и почитателей, и И.П. Павлов мог бы гордиться своими многочисленными «отсадками», которые продолжили его работу и совершили массу научных открытий, однако наука по-прежнему не может раскрыть тайну, которую великий учёный пытался разгадать всю жизнь, — тайну мышления, причину и место появления мыслей, тайну сознания и души. Возможно, для раскрытия этой тайны необходим другой инструмент, которым наука не владеет, и, возможно, наступит время синтеза научной и духовной жизни.

Редакция журнала «Общее Дело».
27 февраля 2016 г.